При батюшке-царе полицейских нередко называли «держимордами». Порой так оно и было: чуть что — и сразу в морду... Вот несколько примеров такого полицейского беспредела за 1908—1909 годы, объединенных в тогдашней прессе одним заголовком: «Буйный городовой».

Городовые-беспредельщики

27 мая 1907 года во дворе одного дома по Преображенской улице в Одессе, где размещался чайный трактир, «на персиянина» Гусейна Али-Оглы напали двое грабителей, которые отняли у него кошелек с 40 рублями. Ограбленный погнался за злоумышленниками и на улице сумел задержать одного из них, вцепившись в его одежду. Однако собравшаяся толпа воришек набросилась на Гусейна, чтобы освободить своего товарища. Поднялся шум, на который явился постовой городовой Родионов, который вместо содействия «персиянину» в задержании грабителя, нанес ему шашкой в ножнах удар по руке так, что тот отпустил налетчика, который благополучно смылся. Не довольствуясь этим, городовой Родионов вытащил шашку из ножен и стал ею рубить перса, при этом нанеся ему две рубленые раны по голове.

«Персиянин», конечно, пожаловался начальству городового, которое передало это дело в суд. «Суд признал Родионова виновным и приговорил его к трехнедельному аресту», — сообщал «Одесский листок» за ноябрь 1909 года.

Можно сказать, что городовой Родионов действовал так спьяну, не разобравшись в чем дело, или же им обуревала ненависть к «персиянам». Примечательно другое — за такие действия городовых из полиции не выгоняли, арест для них был чем-то вроде гауптвахты, и после отсидки они по-прежнему продолжали нести службу. Такое случалось повсеместно. Вот похожий случай.

"Дворник дома №6 по Малороссийской улице в Одессе М. Кузин имел свой нехитрый бизнес — он сдавал маленькую комнатку при дворницкой

«Городовой Максимов был предан суду и обвинялся по статье за самоуправство, причем упорно отрицал свою виновность, которая, однако, была установлена свидетельскими показаниями. Окружной суд приговорил его к двухнедельному аресту», — писала газета. В общем, городовой за свое преступление отделался легким испугом.

"В Одесской губернии творилось то же самое. Так, 7 ноября 1906 года в полночь урядник Г. Мамай явился во двор поселенца П. Сичу в слободе Домна Оргеевского уезда и стал требовать от него уплаты недоимок, грозя в противном случае уводом пары волов. Господарь Сичу заметил уряднику, что глубокой ночью недоимки не собирают, на что Мамай, рассвирепев, набросился на крестьянина и стал топтать его ногами и избивать нагайкой

За этот беспредел урядник Мамай был предан суду, который приговорил его к трехнедельному аресту, но наглец обжаловал этот приговор, и дело было передано в Одесскую судебную палату. Однако она оставила прежнее решение в силе.

А вот еще случай. Городовые мелитопольской полиции Кальян и Петренко за что-то зверски избили местного жителя Крустикова, причем второй из них, помимо побоев, нанес ему еще и рану. Буяны были преданы суду. Их виновность была установлена целым рядом свидетелей, бывших очевидцами этого избиения. Окружной суд, признав их виновными, приговорил: Кальяна к месячному, а Петренко к трехмесячному аресту. «Недовольные этим приговором, они обжаловали его в Одесскую судебную палату, которая оставила их апелляционную жалобу без последствий», — писал «Одесский листок».

Продолжим. В город Бар Подольской губернии однажды приехал на базар некий крестьянин из близлежащего селения. Он чем-то не угодил блюстителю порядка городовому Рудому. Тот, не говоря ни слова, съездил мужичка по физиономии. Мужик, естественно, запротестовал. Тогда городовой поволок его в полицейское управление, где начал избивать. Ему на помощь пришел другой городовой Войтацкий. Они в две руки стали молотить несчастного.

«Городовые были преданы суду, приговорившему их к месячному аресту каждого. Этим приговором Рудой остался доволен, а Войтацкий обжаловал его в Одесскую судебную палату, доказывая, что он участия в избиении мужика не принимал, а был предан суду вследствие голословного оговора. Действительно, виновность Войтацкого при рассмотрении дела в суде не была установлена, посему палата приговор окружного суда отменила, признав Войтацкого оправданным», — сокрушалась газета.

Шумное дело

Но это еще что! Самый вопиющий случай полицейского беспредела произошел в апреле 1908 года в столичном городе Санкт-Петербурге.

В тот день депутат Государственной думы от партии октябристов Годнев около 11 часов утра вместе с депутатом Шингаревым ехали по Калашниковскому проспекту (ныне — проспект Бакунина), направляясь в Таврический дворец, где тогда находился первый российский парламент. Неожиданно внимание депутатов привлек стоявший на посту городовой, который бил по морде какого-то мастерового. Желая прекратить это безобразие, депутат Годнев соскочил с пролетки, подошел к городовому и заявил, что «по закону бить не разрешается».

— А ты кто такой? Почему вмешиваешься? — тупо уставился на него «блюститель закона».

— Я член Государственной думы, вот мое удостоверение, — отвечал депутат.

— Сейчас посмотрим, что за член, — грозно сказал городовой и приказал ему идти в участок.

Депутату пришлось подчиниться, тем более что намерения городового, обнажившего шашку, не оставляли ему выбора. Так под конвоем «держиморды» на глазах у прохожих депутат Годнев был доставлен в Рождественский участок. После предъявления депутатского удостоверения там, правда, быстро разобрались и отпустили его с миром.

Но Годнев решил не оставлять дело просто так. Явившись в парламент, он пожаловался на самоуправство городового председателю Госдумы Хомякову. Тот тут же сообщил о данном инциденте премьер-министру Столыпину, который являлся одновременно и министром МВД. Так дело попало на самый верх — выше уже некуда! Премьер был крайне возмущен выходкой городового и дал распоряжение немедленно разобраться в случившемся.

На следующий день вопрос о задержании депутата Годнева попал в повестку дня Государственной думы. Но сначала в министерском павильоне прошла приватная беседа с глазу на глаз по поводу данного инцидента с участием заместителя министра МВД, полицмейстера Мараки и других высокопоставленных персон. После этого Годнев поднялся на думскую трибуну.

— Я совершенно удовлетворен извинением, принесенным мне лично полицмейстером. Но я намеренно придал этому инциденту значение, потому что он имеет общественный характер. Такие вещи в столице недопустимы!

Затем на трибуну поднялся полицмейстер Ма-раки:

— Я считаю своим нравственным долгом извиниться перед депутатом за причиненную ему совершенно незаслуженную неприятность. Мы не можем допустить, чтобы такие полицейские чины оставались на службе.

В тот же день полицмейстер Мараки собрал всех городовых и демонстративно отчитал провинившегося стража порядка, дабы другим неповадно было. Смешно сказать, но городового, дело которого дошло до самого премьер-министра Столыпина, так и не уволили! И даже не наказали! А уж об избитом им мастеровом никто и не вспомнил.

Понятное дело, перед несправедливо отконвоированным в участок народным избранником извинились, чтобы он не поднимал шума. А если бы на его месте оказался человек без депутатских корочек? Загремел бы под «панфары», как говорил актер Борис Новиков, как пить дать!