В Европе начала XX века убийства постылых мужей называли «разводом по-русски». Осенью 1913 года в Петербурге случилось одно такое страшное преступление. Чтобы скрыть труп, женщина утопила расчлененное тело мужа в Обводном канале — как говорится, и концы в воду. Однако полиции удалось распутать это дело, и убийца понесла заслуженное наказание.

Вот как было дело. Возле дома №91 по набережной Обводного канала рабочие разгружали баржу. Вдруг они увидели, как по каналу плывет сверток, обмотанный какой-то цветастой тряпкой. Рабочие баграми вытащили находку на берег и стали разворачивать сверток. Пролетарий, первым увидевший содержимое свертка, от неожиданности заорал дурным голосом — в тряпке обнаружился человеческий труп без головы, рук и ног!

В этот час начальник сыскной полиции Петербурга Владимир Гаврилович Филиппов принимал у себя в служебном кабинете двух дам. Они были патронессами детских городских приютов, так как полиция была кровно заинтересована в уменьшении детской беспризорности, а значит, и преступности. В этот момент в кабинет вошел заместитель Филиппова ротмистр Маршалк и на ухо стал докладывать ему о чрезвычайном происшествии. Филиппов извинился перед дамами и в сопровождении ротмистра отправился на место находки трупа.

Прибыв на место, где уже собралась толпа, он стал допрашивать мужиков, выловивших труп из воды. Обрубок тела был завернут в поношенную ситцевую женскую юбку в горошек. Филиппов дал указание показать юбку торговцам мануфактурными товарами, чтобы установить, где был произведен материал и кем был продан, а останки неизвестного — отправить в мертвецкую Обуховской больницы для вскрытия. Также Филиппов попытался выяснить, не замечал ли кто чего-нибудь неладного выше по течению канала. Может, таким образом, удастся установить личность убитого?

ќџњ

В районе Обводного канала началась невиданная по масштабам облава. Обыскивались все трактиры, ночлежки и дворы. Наряды полиции прочесали ближайшие неблагополучные районы города — Семенцы, Ямскую слободу, Лиговку, Калашниковскую пристань и лаврские кладбища, где ютился криминальный люд. На улицах и во дворах домов, примыкающих к Обводному каналу, задерживали всех подозрительных мужчин. В полицейские участки толпами доставляли задержанных пьяниц, хулиганов и бродяг. Всего в этот день в арестные дома отправилось 120 человек. Однако преступников, или свидетелей преступления, среди них выявлено не было.

Начали опрашивать дворников близлежащих домов и составлять списки лиц, пропавших без вести в последние дни. Положение усугублялось тем, что район Обводного канала был полон приезжими — крестьянами, прибывшими в Петербург на заработки, извозчиками из пригородных деревень, иногородними купцами, покупавшими или продававшими товары, так что список оказался неполным и неточным.

Ротмистр Маршалк показал юбку, в которую был завернут труп, нескольким торговцам мануфактурой, но результаты были малоутешительными. Самосшитая из копеечного ситца Ивановского производства летняя юбка, поношенная и старая. Ничего примечательного.

В это время Филиппов беседует с патолого­анатомами. Но и здесь результаты неутешительны. Обрубок тела принадлежал мужчине лет сорока, крепкому, очевидно при жизни занимавшемуся физическим трудом. Тогда начальник Петербургской сыскной полиции решил привлечь к экспертизе профессиональных мясников, чтобы они дали заключение о характере нанесенных ударов. Осмотрев тело, они пришли выводу, что покойника расчленяли, скорее всего, обычным топором. Вместе с мясниками в морг проникает и репортер «Петербургского листка», который на следующий день вышел с сенсационными заголовками. Обезображенный труп, найденный в Обводном канале, газетчики цинично обозвали «чурбанчиком». Но где же остальные части тела?

Наконец, дело сдвинулось с мертвой точки — 18 октября в устье Невы выловили большой мужской кисет со ступнями ног и кистями рук. Оказалось, что они принадлежат тому же человеку, труп которого был найден в Обводном канале. Немного спустя на южном побережье Финского залива из воды выловили мешок, при близком рассмотрении оказавшийся торбой, из которой кормят лошадей. В торбе оказались остальные конечности и голова мужчины лет 30—40.

Итак, все части тела были обнаружены. Конская торба указывала на место преступления — Ямская слобода. Она была расположена рядом с местом первой находки и преимущественно была населена извозчиками. Почти в каждом дворе располагались каретные сараи, стойла, кузницы. Народ в Ямской слободе жил лихой и грубый. Поэтому Филиппов отправил своих агентов именно туда.

ќџњ

Одновременно с поисками убийцы в Ямской слободе останки покойного были выставлены в Обуховской больнице, о чем в газетах дали специальное сообщение — а вдруг кто узнает убитого? Уже под вечер в покойницкую пришли две женщины. Увидев голову, плавающую в банке со спиртом, одна из них запричитала: «На кого ты оставил меня, желанный, кормилец, дорогой!» Этой женщиной оказалась жена мелкого торговца упряжью Альбина Ягелло. Она опознала останки своего исчезнувшего две недели назад мужа Франца Ягелло. Это подтверждали две приметы — шрам на лице от удара лошадиного копыта и отсутствующий ноготь на мизинце левой руки. Вместе с вдовой на опознание убитого пришла подруга Альбины — Ирина Кузьмина.

По наведенным справкам оказалось, что Франц Ягелло был крестьянином Шавлинского уезда Виленской губернии. Ему было 43 года, и он торговал упряжью для лошадей. Женился он в Петербурге на вдове своего односельчанина Альбине Борейко, и был отцом трех ее детей.

Филиппов вызвал Альбину на допрос. Вместе с ней снова пришла Ирина Кузьмина. Говорила в основном Кузьмина, а Альбина только подтверждала ее слова. Из рассказа женщин следовало, что характер у Франца был вспыльчивый и драчливый. Кто и зачем его убил, подруги не знали. По их предположению, он мог ввязаться в случайную драку и погибнуть где-нибудь в глухом переулке. Он уже как полгода впал в запой, продал свою лавку, в которой торговал лошадиной упряжью, и торговал торбами с хомутами вразнос. Дела у него катись под гору — покупателей не было, торговал на копейки, да и те пропивал. 7 октября 1913 года он вместе со своим приятелем коновалом Александровым отправился в чайную на Тамбовскую улицу и с тех пор домой не являлся. Он вообще в последние месяцы часто пропадал из дому. Поначалу Альбина считала, что муж протрезвляется где-нибудь в арестантском доме. Потом все же начала волноваться о муже, но, будучи неграмотной, не знала, к кому обращаться. Когда же в газетах появилось сообщение о находке головы, подруга Ирина Кузьмина посоветовала ей сходить на всякий случай в морг.

ќџњ

Филиппов внимательно выслушал историю о муже-пьянице, которая была обычной для петербургского дна. Однако что-то в рассказе женщин его насторожило. Уж больно разговорчивой была Ирина Кузьмина, а Альбина Ягелло, наоборот, молчалива. Он решил поподробнее узнать об этой семье. Ротмистр Маршалк начал опрашивать знакомых Франца. Они вспомнили, что в последний раз видели его живым, когда он действительно отправлялся в чайную, но не на Тамбовскую улицу, а на Курскую. Но до чайной он не дошел. Свидетели видели его у винной лавки, где он купил сороковку водки и грозился набить морду известному лихачу-извозчику Ваське Ханичеву. С тех пор больше его никто не видел.

Франц Ягелло считал, что его жена Альбина изменяла ему и прижила последнего ребенка именно от Васьки. По пьянке Франц часто кричал, что или он убьет Ханичева, или Ханичев его. Вместе им на этом свете не жить, раз между ними стала баба.

Сыщики решили проверить это. Действительно, связь между Альбиной и Ханичевым была — в тот самый день утром их видели вместе. Поэтому Филиппов приказал задержать лихача Ханичева, по подозрению в убийстве Франца Ягелло.

"Тут надо пояснить, что извозчики в Петербурге делились на две категории: ломовых, которые перевозили тяжелые грузы — например, пианино или кирпич для постройки дома — и легковых, которые возили пассажиров. Последние, в свою очередь, распределялись на «ванек» и лихачей. «Ванек» в столице были тысячи, а лихачей — только пару сотен. «Ваньки» проводили на улице со своими клячами по 15—16 часов в день

На допросе Ханичев все отрицал — с утра он действительно видел Альбину, а потом целый день возил пассажиров. В этот день он взял влюбленную парочку на Васильевском острове и отвез их в загородный сад «Аркадия», где и дожидался их до закрытия ресторана. Уже глубокой ночью он отвез их из «Аркадии» на Невский проспект и вернулся домой только под утро. Филиппов проверил показания лихача — они оказались правдивы.

ќџњ

Между тем работа сыщиков в Ямской слободе продолжалась. Один из лавочников, Богомазов, сообщил о важном обстоятельстве. Оказывается, что незадолго до исчезновения Франца его жена Альбина вместе со своей подругой Ириной Кузьминой купили в его скобяной лавке топор, который попросили остро наточить. Через неделю они пришли снова и принесли топор обратно, сказав, что он им не понадобился, хотя топором явно пользовались. Богомазов вошел в положение женщин, которые часто покупали у него разные хозяйственные мелочи, и взял топор обратно, взамен дав им скребок и 15 копеек денег. На следующий день этот топор купил какой-то неизвестный мужик.

"Покупка Альбиной топора незадолго до исчезновения мужа насторожила Филиппова — ведь мясники говорили ему, что именно топором был расчленен Франц Ягелло! Поэтому начальник сыскной полиции приказал произвести тщательный обыск в доме Ягелло. Однако обыск ничего не дал — ни следов крови, ни орудия преступления не нашли. Тогда Филиппов решил снова допросить Альбину с Кузьминой. Те твердо придерживались своей прежней версии — Франца не видели с утра 7 октября

ќџњ

"Итак, никаких улик против Альбины и Кузьминой у Филиппова не было. Тогда он решил сделать очную ставку между Альбиной и Ханичевым. При женщине он стал расспрашивать Ваську об их отношениях с Альбиной. Тот, не стесняясь, подтвердил — да, интимная связь была. Забитая, несчастная баба сама кинулась ему на шею. Ну, он и не отказал ей в мужской ласке

Выслушав пренебрежительный рассказ Васьки об их отношениях, Альбина расплакалась и стала давать показания. Она родилась в маленьком литовском местечке, и в первый раз вышла замуж по любви за извозчика Борейко, державшего в Петербурге свой выезд. Она переехала в столицу к мужу, и первое время они жили счастливо. Через два года, когда у них родилась дочь, муж заболел чахоткой и вскоре умер. Женщина осталась без средств существования с маленьким ребенком на руках. Тут к ней посватался торговец извозчичьей упряжью земляк Франц Ягелло.

И хотя она не любила его, но деваться ей было некуда — на родине ее не ждали.

"Сначала она думала, стерпится-слюбится, и родила Францу трех девочек. Но торговец оказался человеком невыносимым — он был гру-биян и пьяница. Ревновал свою жену чуть ли не к каждому мужчине. Сначала его подозрения были безосновательными, но два года назад за ней начал ухаживать Васька-лихач. К осени 1913 года положение Альбины стало невыносимым. Францу нашептали, что последняя, четвертая дочь, не его, а Васьки. Из-за этого он постоянно избивал жену и детей

Бойкая подруга Альбины, Ирина Кузьмина, уже давно советовала ей покончить с постылым мужем раз и навсегда. Мол, скажешь — ушел из дому и не вернулся. Кто будет интересоваться судьбой пьяницы? Альбина в таком случае станет свободной, а там — кто знает, может, и Васька Ханичев на ней женится…

В конце концов Альбина решилась. Подруги купили топор. 7 октября она сидела и перешивала свою старую юбку на платьице для дочери. В гостях у нее сидела Ирина Кузьмина. Неожиданно возвратился ушедший было в чайную муж с бутылкой водки. Кузьмина подмигнула подруге — вот он, час расплаты! Они купили еще одну бутылку, а когда вусмерть пьяный Франц свалился на пол, Кузьмина ударом топора отрубила ему голову. Пока дети играли во дворе, тело несчастного расчленили и сложили в три свертка. Когда стемнело, эти свертки выбросили в Обводный канал.

ќџњ

Осенью 1914 года, в самый разгар Первой мировой войны, Петроградский окружной суд приговорил Альбину Ягелло и Ирину Кузьмину к 15 годам каторги каждую. Во время суда Кузьмина клялась, что на убийство своего мужа ее подбила Альбина, обещая ей за это 3 рубля. Однако суд был неумолим — подруг ждал долгий и мучительный путь на Сахалин.

А о четырех дочках Альбины позаботились те самые дамы — патронессы из приюта для бездомных детей.